Основные законы воспитания… Н. А. Миллер-Красовский - Николай Добролюбов

Сколько можно понять из неграмотного изложения, автор хочет сказать, что человека нужно воспитывать единственно для государства. Иначе сказать – нужно подавлять в нем личную волю, с малолетства заглушать всякое сознание своих прав (кроме только приведенных выше празднований дня ангела, рождения и пр.) и целью всего воспитания поставить дисциплину и субординацию. Так именно и полагает г. Миллер-Красовский. В конце книги, сводя к одному результату все свои положения, он ставит четвертым основным положением следующее:

«Воспитание и образование, по форме и содержанию, не что другое, как одно повиновение» (стр. 69).

Даже родительской и детской любви он не оставляет места в воспитании без дисциплины. С цинической грубостью, с самым варварским неуважением к лучшим чувствам человеческой природы г. Миллер-Красовский говорит (стр. 27):

Мы не станом более доказывать, что одна дисциплина прочит родителям детскую любовь; смысл ее лучше всего выражен непреложною педагогическою истиною:

ПОВИНУЯСЬ, ДЕТИ УЧАТСЯ ЛЮБИТЬ (но не наоборот).

Мало этого, г. Миллер-Красовский считает вредным даже то, когда детям объясняют, почему они должны сделать то или другое, НЕ РАССУЖДАЙ, А ИСПОЛНЯЙ! – огромными буквами напечатано на 33 стр. его книги. И этому страшному изречению предшествует следующее рассуждение:

Мы часто замечаем, что родители облегчают детям повиновение, убеждая их в воспитательской какой-либо необходимости причинами и доводами. Это, в сущности, то же самое, что освобождение от всякого повиновения, потому что убежденное дитя уж более не слушается родителей, а причин, резонов, и таким образом только привыкает резонировать… Слабая мать, слабый воспитатель, поясняющие детям свои требования резонами и причинами, только снисходят на степень покорных слуг пред детьми; зато последние нередко и делаются маленькими деспотами. Нельзя вообще допускать ни под каким видом идею равенства между воспитывающим и воспитанником; оно несогласно с заповедью. Мы, однако, сами часто доводим ребенка до греха именно тем, что возбуждаем нашими вечными резонами в нем охоту возражать. Дитя, привыкающее к возражениям, мало-помалу усвоивает себе право переговоров. А что же возражения, переговоры, как не идея равенства! – Положим, убежденное дитя действительно и покорилось необходимости, так оно сделало это, уж не повинуясь высшей воле, – оно покорилось собственной, самоугодной силе сознания (как это печально!). При таком направлении дети не только легко лишаются необходимого благоговейного чувства к воспитателю; они и всю жиздь страдают… Если мы признаем истину, что привычка много значит и что человек всегда и постепенно доходит от малого до великого, то здравое воспитание и не допустит резонов у детей. Оно непременно установит для всех воспитываемых, без разбора возраста и сословия, – разумное правило: НЕ РАССУЖДАЙ, А ИСПОЛНЯЙ.

Как видите, г. Миллер-Красовский вовсе не хочет, чтобы дети слушались резонов. Нет, пусть их слушаются чужих приказов, не смея и подумать о том, разумны или нет эти приказы. Повиновение, дисциплина – вот основа и цель воспитания. А добиться повиновения можно не приучением детей к разумному согласию с волею воспитателя, к внутреннему одобрению его требований, а просто наградами и наказаниями. Награды (то есть внешнее одобрение, знаки отличия и т. п.) г. Миллер-Красовский признает необходимым и единственным стимулом всякой деятельности человеческой. Он говорит:

Карамзины, Пушкины, все, кто только не (то есть ни) записан в (то есть на) золотых скрижалях истории, наверно, не возвеличили бы своими дарами человеческого достоинства, если бы им с молодости твердили: ты работай, трудись, – но награды не жди! (Какой же награды? Понятие автора об этом отчасти объясняется следующим, тут же приводимым у него примером.) И гениальный Суворов, после бессмертных подвигов русского оружия в Италии, писал еще из Италии нашему посланнику при лондонском дворе: «Пришлите мне подвязок» (стр. 38).

Страсть получать знаки отличия и всякие награды очень похвальна с точки зрения г. Миллер-Красовского, который высочайшую степень достоинства человека поставляет в смиренности. К приобретению смиренности должен, по его мнению, каждый человек стремиться как к идеалу человеческого совершенства. С одушевлением говорит он на этот счет: «Легко может быть, что иной яркий луч, иной прекрасный цветок в нашей литературе рано померк, рано увял от горделивой воли, от недостатка в благочестивой смиренности. Так, например, в произведениях Лермонтова, любимом поэте молодежи, мы находим естественную силу и красоту, отголоски величественной кавказской природы; но зато весьма редко встречаем в них нравственную силу – смиренность» (стр. 16). Без смиренности же человек погиб, по мнению г. Миллер-Красовского: от недостатка смиренности и вследствие «плевел филантропизма» германский народ много бедствовал, и «мудрено ли после этого, если Наполеон двумя ударами, при Иене и Ауерштедте, покорил Пруссию?» (стр. 23). Опасаясь, как видно, чтобы и Россию не постигла столь же печальная участь, г. Миллер-Красовский очень подробно толкует о разных наказаниях, посредством которых можно произвести в детях смиренность и отучить их от всякой претензии на какие-нибудь нрава. Как и следовало ожидать, г. Миллер-Красовский очень одобряет розгу; но в ней он видит и некоторые неудобства, состоящие в том, что процесс сечения берет много времени. Против карцера г. Миллер-Красовский восстает решительно, находя, что он не убьет, а скорее «укрепит молодую грешную волю»:

В школе еще карцер играет важную роль: оно, по мнению многих педагогов, потому полезно, что молодой грешник может на досуге удобно обдумать свою вину. Мы же держимся совсем другого мнения: наша двенадцатилетняя практика говорит нам, что продолжительное наказание большею частию не только бесполезно, оно даже способствует зачерствению и озлоблению молодой натуры. Быстрое, моментное действие же воспитателя всегда более потрясет, чем систематически задуманные приемы и способы. Наша главная задача единственно состоит в том, чтобы предавать смерти молодую грешную волю, а не давать ей на досуге, во время длящегося наказания, укрепляться. Это, как уже сказано, достигается одною быстротою, основательным, сильным моментным потрясением (стр. 50).

Что же разумеет автор под сильным моментным действием, пользу которого доказала ему двенадцатилетняя практика? Не розгу, читатель, не розгу: она кажется все еще не довольно сильным и быстрым средством. Двенадцатилетняя практика убедила г. Миллер-Красовского в пользе другого, более действительного способа наказания, именно – пощечины! В доказательство благотворности пощечины, или, точнее, трех пощечин, г. Миллер-Красовский рассказывает даже быль, которую мы представляем читателям во всей ее первобытной красоте, не омрачая ее ни одним замечанием… По нашему мнению, всякая прибавка, всякий знак вопроса много бы отнял у этого неподражаемого рассказа, способного возмутить самого невзыскательного человека, даже выросшего в строгих правилах старинной бурсы или бывшего кантонистского положения. Вот рассказ г. Миллер-Красовского в том виде, как он напечатан в его книжке, на стр. 53–55:

БЫЛЬ

В семье отец и мать часто давали детям своею неладицею соблазнительные примеры. Не то чтобы старики вечно ссорились; этого не было. Но отец, бывало, придет домой из должности и начнет ворчать на детей и на жену: то нехорошо, третье, десятое. Дети, разумеется, привыкли бояться вечно недовольного отца и мало-помалу потеряли любовь к нему, ласкали одну свою нежную, добрую мать. Редкий день не проходил без отцовского наказания; а дети как были ленивые, задорные, так и оставались. Когда умер отец, для матери уж трудно было мудро и твердо править своим царством. Один из мальчиков в особенности много озабочивал ее, два года в классе сидел и все не знал таблицы умножения. Тут надобно было препоручить его опытному человеку, что и сделали. Учитель слегка начал свое дело, приходил в дом только на два часа, был добр, мягок, ласков, как следует; потому мальчик скоро привык к порядку, хорошо занимался. Но – увы! – через месяц старинное упрямство опять появилось: сынок по-прежнему не слушается матери, спит сколько угодно, на каждое замечание возражает матери, просто не боится. Эта комедия продолжалась неделю; мать не хотела жаловаться учителю, надеясь, что ее наставления вразумят упрямца. Однажды учитель приходит на урок в 10 часов утра и застает все семейство еще за коффеем, кроме Пети. Мать посылает за Петей, – Петя не идет, не хочет коффея. Учитель сам наконец требует чрез меньшего брата Пети к столу, ему приносят ответ, что Петя не идет, и баста. Все замолкло, – мать и дети покраснели, – учителю также неловко стало. Как тут быть? – Случай необычайный, а между тем и для других дурной пример. Учитель, хотя нехотя, отправляется в комнату Пети, все надеясь еще, что грешник сконфузится, покорится ему. Не тут-то было. «Зачем ты к коффею не явился?» – «Я, я не хочу!!» – «Как, ты не хочешь?? вот тебе!» – Петя с такой быстротою получил три пощечины, что совсем растерялся, заплакал и давай просить у матери прощенья. Нужно заметить, что он прежде не умел каяться. Покоренный витязь весь день плакал, хныкал, но дело было кончено. Петя познал, что вдаваться в новую борьбу с ласковым наставником ему не по силам, и пошел себе хорошо, стал, любезным, прилежным воспитанником, нежно любящим сыном. Если бы же употребляли розгу, что берет больше времени, чем скорая о_с_т_о_р_о_ж_н_а_я пощечина, то мальчик 12 лет имел бы время собраться духом, вынес бы казнь и остался бы упрямым. Прежние частые отцовские побои вбили в Петю упрямство; благоразумный, беспристрастный наставник же основательно вылечил Петю тремя пощечинами. Кто усомнится или упрекнет нас, что этот рассказ не быль, а выдумка, тот наверно не заглядывал в жизнь, тот силен одними кабинетскими теориями. Мы повторяем: личность воспитателя много значит; она-то и решает самые трудные проблемы педагогии.

Прочитав эту быль, припомните, что автор сам – классный надзиратель в одном из наших учебных заведений, припомните его слова, что убеждение относительно моментного действия «сложилось в нем так твердо и непоколебимо вследствие двенадцатилетней практики», припомните, что он принимает правило: «не рассуждай, а исполняй», и требует безусловного повиновения своей воле, признавая, что успех воспитания зависит от личности воспитателя, употребляющего сильные моментные действия, – припомните все это и пожалейте, вместе с нами, об участи несчастных детей, которых злая судьба бросает в руки такого воспитателя. Что может быть жалче и безотраднее их положения? От них требуют повиновения; но повиноваться воспитателю по любви к нему – г. Миллер-Красовский считает вредным; повиноваться по убеждению в разумности приказания – тоже считается опасным; представлять возражения, обнаруживать самостоятельность воли, – это уж такое преступление, за которое г. Миллер-Красовский карает детей «сильным моментным действием». Бедные, жалкие дети! Что-то выйдет из вас, когда к вам прилагается постоянно такая система воспитания!